herreisen@mail.ru
АЛЕКСАНДРА ЖЕЛЕЗНОВА
ФЕДЕРАЦИЯ НОРДЛАНД
В разделе Ордалии (лат. ordalium — приговор, суд путём испытания огнём) находятся некоторые из стихов, включенные в проект «Федерация Нордланд».
Самый тёмный час | Ordalium
Верь мне! Да не споткнётся
конь твой, летящий вскачь!
Скоро вернётся солнце,
друг мой. Отчаяние прячь.
Да не дрогнет твоя рука!
Все отлитые пули
мимо тебя просвистят,
не задев.
Уже ткут нам шелка
для орденских лент
белые пальцы прекрасных дев.
30.11.2014
О том, что известно заранее
Перезвоны, перезвоны...
хруст камней под каблуками.
Я запомню твоё знамя —
как оно сияло, папа!
Я не видел, нет, не видел —
ты мне рассказал об этом.
Я чернею, я сгибаюсь,
голову склонив на лапы.
Плачу, сидя в кабинете.
Слёзы на пиджак роняю,
повторяю:
«Папа, папа,
я один на той дороге,
я один на целом свете!»
Всё идёт (никак иначе)
к неизбежному итогу,
так, как ранее сказали.
Папа, папа! Как я плачу!
— и плывёт перед глазами
мир
и радужно искрится.
Папа! Папа... как мне больно!
Ты гордишься?
Кто гордится?
Папа, папа...
Я забрал, что было можно,
отдал ты себя, а кроме...
Я зажмуриваюсь, чтобы
не оглохнуть в этом громе.
Папа, что тебе приснилось?
Я прилягу здесь, с тобою,
у пологих гор подножья.
Где твои глаза седые?
Где широкие ладони?
Плечи бронзовые.... папа!
Светлый мой! Далёкий! Горний!
Плачу, преклонив колени —
эта быль не окупилась,
не окупится и после.
С той поры над всей Землёю
неприветливые тени:
всё ползут от гиблой башни,
на чужбине серой башни.
Папа, как я безутешен!
Как мне страшно!
Ты уходишь в лаз подгорный,
в лаз на склоне —
чёрный-чёрный.
И ярится тёмный ветер —
горький ветер, колкий, вольный.
И неистовые кони
с хрипом, с храпом
повод рвут и дальше скачут.
Папа, папа...
как мне больно,
как я плачу.
(утро, май, 2014 — ночь, июль, 2019)
Это я! Это — в зеркале — я. Это гулкий набат,
это северные часовые
не спят.
Это я средь болот обнаружил однажды клад,
а из бед своих выстроил дивный храм
и кругом посадил сад.
Здесь с восьми до шести молебен,
посещение по пропускам,
вход с торца.
Эту нефть, что досталась мне от отца,
я не продал врагам,
не дарил ни друзьям,
ни любовникам-подлецам.
Получив в награду дряблый живот
и зубов дополнительный ряд —
я так рад! Как я рад!
Никогда ещё жизнь не была так нежна.
Это в стёкла стрельчатого окна
проницательно смотрит долг,
протянувшись сквозь жизнь мою
вереницею чёрных "Волг".
Я один, я бессонный, счастливый на страшном своем посту,
на ржавом, качающемся мосту
этом.
А со светом, без света —
разницы нет никакой:
это то, что я вырвал
железной рукой
у горя, у горечи и тоски, что не унять,
и нет силы такой,
что могла б эту песню отнять.
Декабрь 2015 — сентябрь 2019.
Почему вы никак не прощаете мне
бессонных ночей,
где скитался на ощупь,
на старом, больном коне?
Не прощаете мне ни площадь
у белых стен,
ни разбитых моих колен;
не прощаете и железных, алмазных дверей,
сто замков, сто оков,
где томится свирепый зверь...
да что там, и сто зверей!
Почему вашей веры нет
ни в одну дверь?
Почему не окупится всё никак
ни одна слеза,
почему так жестоки по сей день ваши глаза
и лица —
так,
что негде укрыться —
ни днем, ни ночью?
Отчего слова ваши — пуля в лоб,
отчего они — гвоздь в гроб,
отчего они рвут в клочья,
будто стая безумных псов?
Словно моя любовь —
не любовь вовсе,
а страсть по упругой,
гулящей девке.
Я, Отечества славный сын,
продолжаю красться
средь ясного луга,
как вор.
О, флаги отцов!
Ваши заветы крепки:
в каждой складке,
в каждой зазубрине
на облизанном временем древке
читается приговор.
27.04.2018
Вышел срок: стал я всадник без лошади,
и с вокзальной площади
в туман уплывает вагон, дрожа.
Скошенный, брошенный —
я вспоминаю, как без Тебя дышать.
Что ж так безжалостно?
Как же мне теперь жить с дырой от ножа,
лишённым слуха?
Единственный мой свет!
Верь мне, пожалуйста:
может, лицом не вышел,
но у души моей ни огромного брюха,
ни жадной пасти нет.
Слышишь?
Руки мои чисты, голова светла.
Я позабуду всё, что следует,
лишь бы Ты снова меня спасла.
Найдётся ли ещё под стать мою сталь меча,
найдётся ли то, что по моим плечам,
по моей вере,
то, что было бы мне к лицу —
головы лихо рубить неистребимой химере
во славу железному Твоему венцу?..
04.10.2017
1. Окровавленный,
в очередной раз
он встаёт:
весь усталый,
мятый,
и бессильно Её стережёт.
А Она его обнимает
одной рукой,
а второю — бьёт,
говорит: "Ты теперь
навсегда за меня в ответе!.."
2. Точки расставлены:
в повести этой о тебе, бледный зверь,
речь пойдёт.
И лучше не знать никому на свете,
из какой темноты ты себя приволок,
стоила ли игра свеч,
ради чего ты готов был костьми лечь,
ради чего — лёг,
и кости — чьи.
3. Ночь идёт.
Человек на экране спускается вниз
по трапу,
делегация жмёт ему лапу,
и его волос касается лёгкий бриз.
Где-то стареет папа,
улыбаясь на фото, будто бы нет
прожитых лет,
убитых мозолями рук.
Ну а ты, улыбаясь в ответ,
вальсируешь шатко, и скрипит табурет,
заглушая сердечный стук.
Ночь идёт, прикрывая дорожные дыры,
раскрошенные кирпичи,
сырость квартиры.
1(2). ...он колени её обнимает, Она — молчит.
август 2017
I.
...где ты теперь? Дом твой пуст,
почерневший и перекошенный;
в снегах затерялся след.
Облачком вьётся дыхание
звериных розовых уст:
кто-то израненный,
от роду двадцати трёх лет,
ищет тебя, взъерошенный,
спать ложась под терновый куст,
скорбный и сгорбленный
не по годам.
Слышала? Весть прошла: вроде бы
бессветие бродит
по каменным городам,
а сейчас на пути к столице —
скребётся у каждых врат.
Невелик выбор — драться или молиться.
По любимым лицам
скользят тени утрат,
и двадцать шестой номер в Таблице
будет отчаянно рад,
если получится ошибиться
в самом страшном,
если получится возвратить
долг — будь он неладен дважды.
Что в сравнении с ним долги
всех государств мира!..
II.
...я бегу, и звенят шаги,
и звенят в кармане ключи от квартиры;
плачу я, задыхаясь в петле галстука,
закрываю рукой обветренный красный рот,
обещаю: "Вернусь засветло".
Я клянусь...
и проваливаюсь
под лёд.
21.11.2015
Я, не смея поднять головы,
перед Тобою смолк,
и безжалостные орлы
смотрят с Твоих плеч,
сжав когтями парчу и шёлк.
В бледных руках Твоих - меч.
Я пришёл отдавать долг -
что ж, забирай долг.
Милая! Сыном Твоим я был,
другом был, мужем - стал.
На ветру за Тебя стыл
и во славу Твою
тысячу крепостей взял.
Нет вины моей в том, что в бою
был смел,
в том, что за Тебя радел,
в том, что, раненый, полз к Тебе
сотни лиг;
в том, что в самой чёрной ночи
был мне ярче свечи
Твой белоснежный лик;
в том, что мне без любви Твоей
был бы не мил
свет...
В том лишь, что не хватало сил,
мне оправданья нет.
01.02.2017
Измучившись, превращаю
бег - в шаг.
Сник. Слёг. Как сутулый стяг
с изъеденным краем
в безветренной вышине.
Подумав, не сдаться ли мне? -
сдаю города, сараи,
подъезды, ключи от дверей,
от цепей,
коими связан тот,
кто там, в темноте, за грудиной
тихо живёт:
не спит,
не скулит
и молча меня жуёт.
Встаю бледный.
Вокруг исчезает мир,
остаётся дым -
едкий, вредный.
Ни свобод, ни прав.
Я не против,
но...
на стене напротив,
в золочёной раме,
по пыльной дороге
тяжёлого пса
ноги
несут к ручью,
и сотни трав
ему голову кружат.
Мы с ним оба служим -
так, как можем -
самой праведной
из всевозможных правд:
гложем себя
и любим её - до дрожи.
25.02.2017
Будущее грозит крючковатым пальцем
и шепчет: "Отдай, что моё!",
взамен обещая приучить не расстраиваться
и не каяться,
да еще и в придачу
жильё.
И голос твой, милая, кажется мне почти забытым,
он сходит на нет,
он тонет в шорохе
разноцветных купюр и звоне монет,
все тише он мне говорит
о чём-то важном, что было разбито
вдребезги
о гранит.
Команда была - "Терпи,
осталось недолго!",
и вот
человек с благородной внешностью дога
умрёт,
привязанный на цепи,
с чувством
выполненного
долга.
24.10.2014
Живи, страна, и процветай! Дыши! Владей!
В твоём глухом краю – средь зубчатых лесов,
атласных сизых рек,
неубранных полей –
родился человек. И вырос:
бледен, прост, изломан, одинок –
вся суть.
Влюби его в себя! Позволь ему взглянуть
(хоть краем глаз!) на твой чертог.
Из всех сокровищ дай ему
казённый стол и кресло — у дверей.
Он сам святую тьму –
своих зверей –
в стальные цепи заключит,
склонившись пред твоим венцом.
Холодный меч вложи в его ладонь,
в другую – щит,
назначь его гонцом!
Горячий конь
пускай под ним храпит.
Бессмертна речь его, хоть велено молчать,
Рука его тверда,
и будет песнь его звучать
превыше всех высот,
и внемлют ей тогда
и дымный град,
и чёрный рудный грот.
04.06.2015
Помнишь ли, каким приполз я к тебе? Едва дышащий, едва зрячий, грязный, раздетый, омерзительный в своём глухом страдании. Слова молвить не смел, пылью был на твоём алом подоле.
Ты одна обняла мою изодранную голову, и ласковее рук я не мог помыслить; ты едва лишь коснулась — а будто к сердцу прижала. Немы были орлы на твоих плечах, и впервые услышал я смеющуюся речь твою.
Ныне закрутилось всё, стало вверх дном, чёрный омут мыслей, чёрные кружева лесов вокруг, и повсюду молчание. Сам я путаюсь в седой траве, оступаюсь и соскальзываю в болотную муть, всеми обруганный, на все пуговицы застёгнутый в чёрный сюртук.
Об одном прошу: не бросай меня одного, не отталкивай — что угодно взамен, всё, чего ещё не успел, закладываю наперёд. Всё, что было светлого во мне, всё, что горело, трепетало, плакало, что кричало безмолвно, всё, всё отдал я тебе, не оставив себе ни гроша — чтобы ты одна была краше, чтобы нежный взор не сиял от слёз. Милая, вижу, как ты стоишь высоко, бледная, в венце русых кос, прекрасная, далёкая моя. Тебя одну одевал я в шелка и собольи меха, славил тебя на всех языках, что знал, бросил к ногам твоим свои звонкие годы и сердце своё.
Спросили бы меня сейчас о том, что для меня - ты? Я бы ответил: воздух. Разве дышат ради наживы?..
К Нордланд.
02.03.2017.
Молчи, покуда всё не брошено,
покуда держишься в седле
и в кресле кожаном.
Поникли маки в дымчатой золе,
подкошенные пламенем;
кругом — ни одного врага.
Труби, размахивая знаменем,
свою балладу бравую
и пьяную, несвязную
и скорбную.
Как будто в двух шагах,
по руку правую,
на фоне труб далёкой ТЭЦ,
на пепелище, сгорбившись,
сидит отец:
дорожки грязные
и слёзные
на чёрных, на обугленных щеках.
Пришла пора: вся стать твоя орлиная
и грозная,
позвякивая шпорами у каблука,
поёт:
"Узрите! То, что звалось прошлым именем,
упало в прах
у ног Её".
***
Ты жил, конечно, не напрасно –
не поднимая головы, они – не разгибали спин.
На шею повяжи нарядный галстук.
Поздравь себя.
Ты, наконец, один.
17.07.2017
Когда-нибудь ты поймёшь, что я не люблю:
дождь и стужу,
свирепый снег, летящий с небес.
В твоём климате я часто болею:
застрявший в луже –
блистательный Мерседес –
я кашляю у обочины,
накренившись на одну ось.
Увы, мы идём не вместе, а врозь.
Ну и что же? Все выбирают то, что лучше
и что дороже – ты сказала.
Значит, я сегодня, не пожалев ни о чём,
улыбнувшись, проснусь среди ночи
в обнимку с сонным параличом.
Я невидимка, мой дом всегда без гостей,
без женщин, готовых со мной разделить постель;
мой дом пóлон мною и только мной.
Я люблю приходить домой.
Вот и ты вышла вон,
забрала с собой свой колокольный стон,
оставив мне перезвон
моих готических ратуш.
А помнишь, как всё начиналось? Да уж...
мы бы, наверное, и могли друг друга лучше понять,
но тебя составляют люди, и они не любят меня,
а мне не нужны их лица – я уже не помню их лиц;
я уже не жду на Поклонной горе ключи от твоих столиц,
не планирую блиц.
Так и оставим: тебе не к лицу я, стальной угловатый утюг,
не к лицу твоему мой пиджак, надетый на волчий крюк.
Да, я выхожу тебе боком.
Я не сержусь. Я всегда тобою горжусь,
без обмана и лжи.
Ты победила, так поезжай с Богом,
твой кортеж подан.
Я остаюсь для тебя чужим.
Я остаюсь
в Нордланд.
